Навроцкий относится к редчайшему виду хороших и притом умных поэтов. Поэтому ЯТЫОН с удовольствием поговорил с ним о вещах, которые широкой публике глубоко фиолетовы: о том, что поэту не обязательно пострадать и кончить жизнь в нищете и струпьях; о том, что поэзия — способ получения эмоций, более мощных, чем физиологические удовольствия; о том что читать на публике — это часто неловкая ситуация и на прочие неинтересные темы.
Для справки: Владимир Навроцкий родился и жил на Севере, работал и жил в Москве, сейчас живет в Пензе. В 2013 году издал книгу «В ладонях полынь», в 2014-м — вошел в шорт-лист российской поэтической премии «Дебют».
ЯТЫОН: Владимир, вот #тыжпрограммист 🙂 Это обычно означает превалирующее левое полушарие головного мозга — логику там, анализ. А поэзия — она вроде как дело правого полушария. Как так случилось, что поэзия окопалась в твоей голове технаря?
Владимир: По-моему, программирование имеет больше общего с гуманитарным, чем принято считать. Так или иначе, это работа с языком, пусть и очень упрощенным, попытка уместить как можно больше смысла в как можно более компактном и ясном куске кода
И конечный результат, даже визуально, очень похож То есть программа на экране, если издали смотреть, больше похожа на стихотворение, чем на рассказ
ЯТЫОН: А что у тебя раньше началось — программирование или стихи?
Владимир: Программирование. Я свои первые стихи написал курсе уже примерно на пятом. А первую программу — примерно в тот же день, как отцу принесли в ремонт компьютер БК 0010-01. Классе в восьмом то есть
ЯТЫОН: Слово «поэт» — такое ко многому обязывающее. И даже пафосное. Ты его как к себе примеряешь? Легко и непринужденно или осторожно?
Владимир: Стараюсь не употреблять по отношению к себе, не из скромности там, а просто на нём наросло за все эти века столько смысловых оттенков, которые я совсем не собираюсь тащить на себе. То есть писать рифмованные тексты я готов и даже как-то люблю, а вот становиться там народной совестью или поэтом, который больше чем поэт, или ходить босыми пятками по лезвиям, вот эта вся романтика — это без меня, я на это не подписывался никогда. Но для себя или в разговоре внутри поэтических тусовок говорю «поэт» о других поэтах — для краткости, но мы все понимаем, что речь идет об авторе рифмованных текстов с некоторым уровнем качества.
ЯТЫОН: Ты поэтому назвал так язвительно свой паблик — «Потайной свинтрест»? Кстати, что это за «свинтрест» такой, где «люди и механизмы медленные» (цитата из паблика — прим. ЯТЫОН)?
Владимир: Это не язвительно. Я живу в районе, который испокон века называется «свинтрест», это ближняя Терновка, улицы Токарная, Бригадная, и т. д. Там есть и автотранспортное предприятие, и склады, если немного вглубь пройти.
Есть еще много очень милых деревянных двухэтажных домов, с котиками, бабушками, местными сумасшедшими, сараями, которые горят постоянно — красота, в общем. Их расселяют и скоро расселят совсем. И правильно, потому что это снаружи оно мило и трогательно, а жить с туалетом на улице — это, наверно, ад
Я пытался найти, почему район так называется, но Интернет мне ничего внятного не ответил. Но все местные точно знают, что это «свинтрест».
ЯТЫОН: Поэты сейчас в России условно делятся на «тихих», которых мало кто видит, и «сценических», которые с завидной ухваткой гастролируют, уверенно читают со сцены, попадают в телевизор даже и вообще являются себе неплохими менеджерами. Ты из каких?
Владимир: Ну это же условное деление. Знаю даже хороших поэтов, которые уверенно читают. Про себя трудно сказать: я так и не научился зажигательно читать стихи с табуреточки, хотя вообще-то в детстве планировал стать рок-звездой, однако, если ничего не отменится, попаду осенью в телевизор, передачу отсняли уже (имеется в виду передача «Вслух» на канале «Культура» — прим. ЯТЫОН). Но в целом стараюсь не продвигаться туда, куда сами не зовут, потому что всё должно происходить естественно, как мне кажется. А также медленно и неправильно.
ЯТЫОН: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел возгордиться человек…» (Венедикт Ерофеев). Вот, кстати, ты говорил, что тебе там, на записи в телевизоре, советовали из зала «побольше пострадать», чтобы «обрести правду жизни» и для качественного страдания поехать на русский север. Ты тогда, по твоим словам, не сориентировался чтобы быстро ответить — так ответь сейчас, в интервью.
Владимир: Ну, если суммировать всё, что думаю по этому поводу, то примерно так: если для хорошего, годного искусства нужно, чтобы автор его непременно страдал, подвергался гонениям, а в конце мучительно умер, хорошо бы в нищете и струпьях — то знаете что, может как-то лучше бы и без искусства вовсе. Зато хоть один человек проживет жизнь и подольше, и посчастливее
К счастью, такая зависимость — скорее выдумка, и у нас есть тысячи примеров людей, проживших благополучную жизнь и написавших отличные тексты, а также людей, которые в язвах и струпьях писали чудовищный шлак
Да, всякие неурядицы и несчастья, конечно, стимулируют процесс, но сама идея, что надо их к себе призывать во имя Искусства, как-то поражает своей античеловечностью. Мы им что, в конце концов, расходники, тонер в картридже?
ЯТЫОН: А вот любовно, ну хоть любовно должен поэт пострадать?
Владимир: Да, я думаю, что никто не избежал любовных страданий, тут трудно провести эксперимент: хорошо бы, конечно, взять 20 человек, не пострадавших и пострадавших, и сравнить качество их стихов. Но где ж взять хоть одного непострадавшего-то
ЯТЫОН: Как ты подходишь к оценке собственного поэтического уровня? Есть какая-то планка? Интуитивно понимаешь, что вот этот текст — да, на уровне, а этот — игрушки или упражнение? Есть критерии?
Владимир: Очень сложный вопрос. Мне кажется, у меня все тексты примерно одинакового уровня, ну разве что надеюсь, что на длинных промежутках он повышается, но это надо смотреть со стороны, (мне самому как раз больше всего нравятся мои тексты 2008-10 гг., дальше как-то повторы). Но я просто не берусь за написание какого-то текста, если вижу, что он получится хуже, чем остальные — заготовка может и еще пару лет полежать, ничего ей не сделается, а стишок, выложенный в паблик, уже не вернёшь.
Если же говорить о моем уровне среди других авторов, то навскидку могу назвать человек 30, которые пишут сильно лучше меня и я им завидую, а если мне дать Интернет и часа два времени, доведу этот список до сотни-двух. Но и это неплохой результат, да я никуда и не ухожу еще.
ЯТЫОН: Были ли у тебя длинные периоды молчания? Когда даже боишься, что вот, наверное, не придут стихи больше никогда? И когда при всём страхе писать всё равно не хочется?
Владимир: Были, и прямо сейчас идет такой период, последний текст я в марте написал, да и то можно было без него обойтись. Нет, я не боюсь, что стихов больше не будет, но допускаю, что так может случиться, такие случаи с другими бывали. Но бывает вообще всякое: бывает, человек снова начинает писать после 20-летнего перерыва; бывает, начинает писать в 40-50, и сразу хорошо.
Но это же не такая вещь, которая приходит или уходит, по крайней мере, со мной не так. Я могу сейчас сесть и написать еще тонну жалостных стихов наподобие тех, которые уже есть, именно вот о любовных всяких страданиях, тоске по детству, и вот это всё, как в 2008-2010-ом. Но мне же любой скажет: «а зачем, ты же это говорил уже», и будет прав. А нащупаю новые способы письма, напишу еще что-нибудь, и, надеюсь, оно будет получше.
ЯТЫОН: А вообще есть она — мишень-то поэтическая, в которую стоит целить? Запредельная, труднодостижимая? Или пишешь как пишешь — дзен у тебя такой повседневный?
Владимир: У меня есть что-то вроде цели, да. Есть моменты, когда читаешь чужое стихотворение, и происходит такое… ну разные люди это по разному называют, кто щелчком, кто просветлением, кто инсайтом, но есть общее: это одномоментно случается, и ты чувствуешь, что это с тобой навсегда, то есть обратно это не произойдет. Что-то в голове уложилось иначе, правильно.
Для меня эти моменты связаны только с поэзией, ни проза, ни кино, ни живопись, ни музыка так не работают. Хотя допускаю, что для кого-то могут
Отлично помню первые два текста, вызвавшие это: О. Зондберг «Мне 4 года. Ношу пальто» и Г. Иванов «Стоят сады в сияньи белоснежном». Так вот, моя цель как раз и заключается в том, чтобы написать когда-нибудь стихотворение, которое будет действовать так же.
ЯТЫОН: Помнится, в советской школе писали мы сочинение на тему «О роли поэта и поэзии в нашей жизни». Какова она, по-твоему, сейчас — эта роль?
Владимир: Смотря кого мы понимаем под этим «мы», когда говорим «нашей жизни» ). В именно моей жизни (и в жизни людей из околопоэтической тусовки, думаю) поэзия и поэты — основной способ достижения состояний и эмоций, более сложных, чем базовые физиологические, а также инструмент познания мира, извините за банальность.
В жизни же, например, подавляющего большинства других людей поэты и поэзия не играют никакой роли, как не играли и во времена тех сочинений, кстати. Хорошо, что сейчас им не приходится это скрывать от своих учителей литературы, и навешивать на бедную поэзию функции, ей не нужные: «поэт — это агитатор, горлан-главарь», или там «поэт это неземное существо, создающее красоту» или ещё «поэт нужен для доказательства превосходства Сурского края над всеми другими краями», то есть вот эти все задачи, для которых теперь есть более подходящие инструменты.
ЯТЫОН: Твой музыкальный проект «Sodasoda» — это что такое? Еще и песни? Всё сам, без ансамбля?
Владимир: «Sodasoda» — это рабочее название, когда я, наконец, сделаю хоть пять-семь треков нормально, и ко мне еще Оранж (музыкант Дмитрий Орехов — прим. ЯТЫОН) придет и поиграет на гармошках поверх, я это уже выложу под названием «Нерест», как и должно быть. «Нересту» уже много лет, оно с 2008-го, да и вообще песни я пишу даже давнее, чем стихи
Но содержание группы требует самодисциплины: репетиции эти, сочинение музыки — куча усилий, в общем, которые на твоих глазах теряют имя действия и рушатся в пустоту, и в общем, поэтому этот проект такой вялотекущий.
ЯТЫОН: У тебя сильна потребность в аудитории? Или как говорил поэт Бонифаций, «дорогие читатели, ну вас к ****** матери!»
Владимир: Я очень люблю, когда люди мне в паблике пишут всякие комментарии и еще эти сердечки, а особенно люблю, когда репостят, то есть вот эта аудитория мне очень нравится и нужна, и хорошо, когда она расширяется. А какой-то особенной потребности в живом чтении живым людям у меня, наверно, нет. Это, скорее, какая-то сплошная неловкая ситуация обычно. Хотя если зовут, не отказываюсь.
Что действительно важно — это реакция людей, разбирающихся во всем этом поетри. Она вроде бы доброжелательная, но без каких-то восторгов. А хочется, конечно, блистать и ворваться в плеяду, и что еще полагается в таких случаях, но это, видимо, случается с какими-то другими людьми 🙂
ЯТЫОН: Теперь давай наш традиционный блиц — короткие вопросы и очень короткие ответы.
Владимир: ОК.
ЯТЫОН: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» Да?
Владимир: Да.
ЯТЫОН: Ты памятник себе воздвиг нерукотворный?
Владимир: Нет, зачем он вообще?
ЯТЫОН: Как проходит слава мирская?
Владимир: За 15 минут.
ЯТЫОН: Боль на выдумки хитра?
Владимир: Да.
ЯТЫОН: Он один тебе надежда и опора — великий, могучий… и т. п. — русский язык?
Владимир: Да. Язык отличный, в самый раз для поетри.
ЯТЫОН: Файлы в компе все-таки надо называть латиницей?
Владимир: Да, и с этого не сойду. Стараюсь еще уложиться в 8 символов.
ЯТЫОН: Последние годы колокол звонит всё громче. По ком?
Владимир: Время колокольчиков же, они просто так звенят.
ЯТЫОН: «Человек» — это все еще звучит гордо?
Владимир: Да, а также остается мерой всех вещей.
ЯТЫОН: «Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм…»
Так?
Владимир: Да, и особенно угрюм.